Одна из улиц Салехарда называется Богдана Кнунянца, даже есть одноименный микрорайон. Кто же этот человек?
Сразу надо сказать, что для Обдорска (ныне – Салехард) он сделал мало, единственное, что только оставил свои воспоминания. Впрочем, они весьма интересны для тех, кто интересуется историей города.
В 1905 году в столицах Российской империи вспыхнуло вооружённое восстание. Вскоре его подавили и особо ярых стали наказывать, отправляя в том числе и в ссылку. Одним из таких оказался Богдан Мирзаджанович Кнунянц. К этому времени ему исполнилось 27 лет.
Уроженец Елизаветпольской губернии (сейчас бы она располагалась между Азербайджаном и Арменией) из села Джамаит со временем стал профессиональным революционером. Кстати, даже Владимир Ленин в одном из своих писем за 1905 год упоминает об этом пламенном большевике: «Для выполнения плана предстоящей политической кампании назначили агитаторами Центрального комитета товарищей: 1. Игоря (Б.И. Горев), 2) Рубена (Б.М. Кнунянц)…».
Надо особо отметить, что Кнунянцу наказание вышло не очень суровое, всего-то – пожизненная ссылка в Обдорск. В своей книге «Избранные произведения (1903 – 1911 г.г.)», изданную в Ереване в 1958 г., в главе с многозначительным названием «Три месяца ссылки и побег» он вспоминал: «Мы все ехали в Обдорск с непременным желанием вернуться обратно. Внимательно изучали условия передвижения, чтобы при первом же удобном случае дать себе «амнистию».
Но пока одни мечтали, Лев Троцкий быстро претворил эти мысли в жизнь. Его и Кнунянца этапировали в Обдорск, но по пути, из Берёзова, смог сбежать. О Троцком Кнунянц не вспоминал по понятным причинам, ко времени публикации книги имя одного из вождей революции было давно и прочно предано анафеме. Но вот Обдорск описывал очень тепло: «Обдорск приятно поразил с первого же взгляда. Мы не ожидали, что на столь далеком севере может быть такое богатое и красивое село. Издали еще бросались в глаза две церкви и целый ряд больших, красивых, чисто городских зданий. Не будет преувеличением сказать, что там встречаются дома, которые сделают честь любому провинциальному городу Европейской России. Оказалось, что те ужасы, которые нам рисовали в Тобольске, были страшно преувеличены. Видно, губернская администрация не имеет никакого представления о таком важном в коммерческом отношении пункте, как Обдорск. Достаточно сказать, что ни тобольский тюремный инспектор, ни чины канцелярии губернатора не знали, какой способ сообщения существует между Березовом и Обдорском: на лошадях, оленях или собаках».
Сейчас мало кто вспомнит, но в начале XX столетия царский режим вполне серьёзно обсуждал отмену ссылки, но из-за восстания эта мера наказания была сохранена.
«Когда уезжали из Петербурга, нас провожали с одними и теми же словами: «До свидания, ведь все равно ненадолго!» Даже тюремный инспектор, присутствовавший при освидетельствовании ссыльнопоселенцев, и вся администрация тюрьмы выражали твердую уверенность, что мы там не останемся».
Был ещё один немаловажный фактор, сибирские крестьяне не вмешивались в отношения между «политиками» и полицией, держались как нейтральная сторона. Богдан Мирзаджанович подметил: «Инстинктивное недоверие и оппозиция сибиряка ко всякого рода «начальствам» даёт и тут себя знать. Молодёжь Обдорска следит за газетами, даже знакома в общих чертах с различными политическими группировками».
Остаток зимы пробежал быстро. Кнунянц участвовал во всех политических мероприятиях, и в то же время не оставлял мысли о побеге. Ссыльных в селе жило 23 человека, естественно, они влияли на мысли аборигенов и местных русских, а администрация им почти не мешала. Когда прошёл лёд, то всё село замерло в ожидании первого парохода – это был настоящий праздник. К тому же все соскучились по новостям с Большой земли: «Любопытен первый вопрос, который у всех был на устах:
– Ну что, Дума ещё существует?
– Пока не разогнана, – был ответ капитана, флегматично стоявшего на мостике и, видно, не первый раз отвечавшего на этот вопрос».
Осуществлению побега никто не мешал, даже полиция была бессильна. Дошло даже до того, что одного жителя все дружно осудили за то, что он сообщил о готовящемся побеге. К тому же для ссыльных вышло большое послабление, теперь они могли уезжать из Обдорска на охоту, рыбалку или для поиска работы. Богдан Мирзаджанович воспользовался этим указом и взял соответствующее разрешение. Потом быстро нашёл сочувствующих среди команды судна, и матросы спрятали его в шкафу, где хранились лекарства. Так у него закончилась пожизненная ссылка. Рапорт обдорского пристава берёзовскому уездному исправнику, естественно, пришёл с большим опозданием.
В Тобольске его встретили товарищи, и по тогдашней традиции переправили за границу. Сам Кнунянц писал, что полностью отбывали свои сроки только беспартийные, мелкие уголовники и члены менее богатых и сплочённых партийных движений, а «партия большевиков была весьма богатой, поэтому большинство партийной «публики» бежало при первой возможности».
Вскоре он вернулся в Россию. Большой опыт профессионального подпольщика и агитатора был нужен большевикам. В сентябре 1910 года царская охранка его всё-таки задержала. Это был восьмой арест в его жизни. После суда Богдана Кнуняца посадили в Баиловскую тюрьму. Здесь он заболел брюшным тифом и в мае 1911 года на 33 году жизни скончался в тюремной больнице.
В 1977 году, когда шла активная застройка района Комбинат, «по просьбе трудящихся и общественных организаций» улица Шоссейная была переименована в улицу Богдана Кнунянца.
Читай, смотри и слушай наши новости на медиаплощадках:
Свежие комментарии